Марголин Дмитрий

Увлеченный живописью художник сродни визионеру, способному видеть то, что недоступно остальным. Природа такого острого взгляда предполагает распад существующих причинно-следственных связей: предмет перестает быть просто образом-символом, зафиксированным в языке и сознании и превращается в нечто большее. Годы ученичества и творческий опыт Дмитрия Марголина свидетельствуют о том, что техническими премудростями он овладел в совершенстве. При этом он последовал по пути упрощения художественного языка.

В картинах Дмитрия Марголина отчетливо прослеживается вечный диалог художника с традицией. Автор решительно игнорирует разговоры о кризисе изобразительного искусства и новаторские сентенции о грузе традиции, считая их не более чем модой. Живописная культура для него — скорее благо, дающее радость понимания, а диалог c традицией — мистический процесс, позволяющий художнику ощутить духовное родство с давно покинувшими этот мир мастерами.

Сама природа живописи Марголина созвучна идеям экспрессионистов. По словам автора, к архетипическим образам и вечным сюжетам о царе Эдипе или страданиях Иова его привело нечто иррациональное. Творческий процесс для Марголина связан с преследованием определенного рода импульсов, природа которых неясна. Художник изображает не то, что видит, и не то, что диктует ему культурная память, а следует за едва уловимыми впечатлениями вроде знакомого с детства запаха или интенсивного переживания того или иного цвета. Тем самым он наглухо захлопывает перед зрителем двери мастерской: эта творческая кухня не поддается описанию словами. Сравнение с кулинарией более чем уместно: Марголин сам признается, что создание картины для него сродни приготовлению пищи — преследованию и воплощению идеи о вкусе. Действительно, при взгляде на линии офортов Марголина, при изучении фактуры его картин возникает ощущение крайне чувственной природы этих произведений. Даже фундаментальная функция искусства как средства самопознания и познания мира кажется художнику иллюзорной и неприменимой к действительности. Для Марголина творчество служит способом достижения своего рода свободы. Что именно это за свобода — опять-таки неясно, но на вопрос, является ли живопись одной из страстей, Марголин, не задумываясь, отвечает утвердительно: «Да. Пожалуй, я одержим. Следовательно, о свободе не может быть и речи».

Подобных противоречий в творчестве Дмитрия Марголина — огромное количество. Рождаясь из живого опыта, они насыщают работы художника экзистенциальным пафосом, предельной эмоциональностью и чувственностью. Перед нами — изделия духа, приблизиться к пониманию которых возможно только через вечные мифологические сюжеты.